Новости

Отец последней хозяйки Ирского имения, Марии Константиновны фон Рейтерн, Константин Павлович вместе со своими братьями и сестрой были наверно единственными из рода Нарышкиных, которые были Нарышкиными как по отцу, так и по матери.

Константин Павлович Нарышкин родился в 1806 году и, как указано в архивных документах, «будучи еще мальчиком, во время 12 года, был отправлен матерью в Оржевку и жил в семье Е.П. Мартыновой». Так как речь идет о войне 1812 года, то скорее всего мальчика отправили в глубинку, подальше от театра военных действий.

Но кто же такая Мартынова Е.П., взявшая к себе совсем юного Константина Павловича Нарышкина?

К 1812 году в Оржевке Кирсановского уезда Тамбовской губернии Мартыновы обосновались уже довольно прочно и разветвленно. Но на роль воспитательницы Константина Павловича Нарышкина среди оржевских Мартыновых с исторической точки зрения подходит только одна:

Елизавета Петровна Мартынова (1767 - 1831).

Урожденная Сабурова, Елизавета Петровна была замужем за Дмитрием Михайловичем Мартыновым. Их свадьба состоялась 17 сентября 1793 года.

Дмитрий Михайлович Мартынов

Дмитрий Михайлович Мартынов избирался предводителем дворянства Кирсановского уезда, а позднее был предводителем дворянства Тамбовской губернии. Также он отметился тем, что был инициатором создания и первым попечителем училищного корпуса для детей бедных дворян в Тамбове.

Примечателен и тот факт, что, как указывают некоторые источники, имение в селе Оржевка Дмитрий Михайлович получил в качестве приданого именно за Елизаветой Петровной. Их этого можно сделать вывод, что возможно Оржевка была вотчиной также и Сабуровых.

После выхода в отставку в 1784 году Дмитрий Михайлович Мартынов поселился в Оржевке, а в 1789 году  вместе со своим соседом отставным титулярным советником Т. И. Слепцовым построил в селе Оржевка каменную Успенскую церковь.

Дмитрий Михайлович умер 20 октября 1809 года в селе Оржевка, где и был похоронен.

Овдовев после смерти мужа, Елизавета Петровна почти безвыездно жила в Оржевке. Осталась она с восемью или даже с девятью детьми. И в том самом 1812 году Елизавета Петровна взяла к себе еще и юного Константина Павловича, которому тогда едва исполнилось шесть лет...

Один из наиболее известных мемуаристов того времени, Филипп Филиппович Вигель (1786 — 1856), прославившийся своими весьма едкими «Записками Вигеля», побывал у Елизаветы Петровны в Оржевке. Интересно не только то, как он описывает ее в своих «Записках», но и сам быт Оржевки того времени. Поэтому мы решили привести отрывок из его мемуаров полностью, без сокращений:

«..по дороге ведущей в Тамбов, в каком-то бешенном отчаянии приехал я в селение Оржевку, Кирсановского уезда, и там остановился. Другого названия не умею дать Оржевке; местечек у нас в России нет, а пригородом или посадом нельзя назвать несколько деревень, собранных вместе на большом пространстве, на котором живут сорок помещиков, из коих десять или двенадцать весьма зажиточных и даже довольно богатых.

В числе их была у меня там одна родственница, которую давно обещал я посетить. Кто из читателей моих вспомнит чудака Федора Михайловича Мартынова, двоюродного брата матери моей, тому скажу я, что у него был брат Дмитрий Михайлович, уже умерший, который оставил по себе вдову Елизавету Петровну, урожденную Сабурову, и что к ней я заехал. Ничего не могло быть добродушнее её самой и многочисленного её семейства; у неё было четыре молодца сына, все в отставке, и четыре красотки дочери, все невесты. Обо всех их ничего не скажу, что бы могло походить на осуждение или насмешку; всё что можно сказать в похвалу их сердца и наружности, я сказал, и сего довольно.

Уездное любопытство гораздо сильнее губернского, но и оно ничто в сравнении с деревенским. Лишь только узнали, что к Мартыновой приехал гость, наехали соседи и осыпали меня приглашениями на обеды и вечера; от некоторых умел я отделаться, но не ото всех; и так дня три-четыре пришлось мне тут остаться. Всё так быстро изменяется у нас в России, что, по протечении двадцати пяти лет, наше старинное дворянское житье в поместьях, даже у меня, видевшего его, осталось в памяти как сон; наяву же ни я, ныне, и верно, никто его уже не узрит. И потому я счел неизлишним дать здесь о нём некоторое понятие.

Весьма немногие из помещиков занимались тогда сельским хозяйством, хлебопашеством; осеннее время было для них лучшее в году: они могли гоняться за зайцами; карты не были еще в таком всеобщем употреблении как ныне. Их жизнь была совершенно праздная, однако же они не скучали, беспрестанно посещая друг друга, пируя вместе. За обедом и по вечерам шли у них растабары о всякой всячине; они шутили не весьма приличным образом, подтрунивали друг над другом в глаза и весело выслушивали насмешки, в отсутствии вступаясь за каждого, одним словом, в образе жизни приближались к низшему сословию. Барыни и барышни занимались нарядами, а когда съезжались вместе, то маленьким злословием и сплетнями, точно так же как в небольших городах.

Оржевка, будучи ни город, ни деревня, имела приятности и неудобства обоих. Не сказываться дома не было возможности, а ежедневным посетителям конца не бывало. Девицы не позволяли себе не только привозить с собою рукоделье, но даже заниматься им в присутствии гостей. Шутихи, дураки, которые были принадлежностью каждого довольно богатого дворянина, также много способствовали к увеселению особ обоего пола и всех возрастов. Такое житье для человека с просвещенным рассудком, конечно, должно было казаться мукою; но у меня его тогда не было, и оно мне полюбилось.

Беззаботность, веселое простодушие этих владельцев, бестрепетность их слуг, которые смело разговаривали с ними, даже во время обеда, стоя за их стулом, — вся эта патриархальность нравов действительно имела в себе что-то привлекательное. К тому же, в это время, некоторыми из сих господ получены были самые радостные вести из-за границы: их братья и сыновья писали к ним, что вышли живы, здоровы и невредимы из кровопролитной войны, получили награды и осенью надеются их обнять.

По сему случаю начались бесконечные пиры, и я попался в самый разгул, что мне, горемычному, показалось весьма отрадно. Человек в иные минуты жизни своей совсем бывает не похож на себя; а в эти дни шум, смех, громкие и нестройные звуки домашних оркестров, Цыганская пляска с визгливым пением горничных девок, объедение и беспрестанно ценящиеся бокалы, могли одни на время заглушить тоску моего сердца. Взятие Парижа положило начало совсем у нас новому (как называют его) гражданскому развитию, которое мало-помалу истребило, даже в провинциях, весь наш старинный русский быт, и я здесь сотворил ему поминку.

Проведя несколько дней в Оржевке совсем непривычным для меня образом, пустился я далее. Прошел слух, что Государю неугодно принимать никаких депутаций, и мне казалось, что я могу располагать своим временем. Однако же оттуда, благодаря казенной подорожной и расточаемым мною гривнам на водку, поскакал я, как говорится, сломя голову...»

Судя по содержанию этого повествования, сделано оно было после взятия Парижа в 1814 году. Оставался ли в это время Константин Павлович Нарышкин в имении Елизаветы Петровны Мартыновой или был забран матерью назад, нам пока неизвестно. Но возможно его пребывание у Мартыновых оставило определенный след в его жизни.

Силуэт Елизаветы Петровны Мартыновой

Принимая во внимание то обстоятельство, что впоследствии Константин Павлович Нарышкин станет владельцем самого крупного землевладения в Оржевке, можно предположить, что жизненные пути Константина Павловича и Елизаветы Петровны пересекались еще не раз. В каких отношениях находился воспитанник с его воспитательницей и почему в 1812 году мать отдала его именно туда, пока также не ясно. Но мать Константина Павловича, Анна Дмитриевна Нарышкина, была соседкой Елизаветы Петровны по ее имению в Кирсановском уезде и видимо отношения между двумя этими женщинами были очень и очень доверительными.

В 1831 году Елизавета Петровна Мартынова была на богомолье в Воронеже, как раз в то время, когда там свирепствовала холера. Болезнь не обошла и ее стороной: она скончалась и погребена в Воронеже.

Пикантности всей этой истории придает тот факт, что Дмитрий Михайлович Мартынов был родным дядей Николая Соломоновича Мартынова, того самого дуэлянта, стрелявшегося с М.Ю. Лермонтовым и смертельно ранившим его. А описавший посещение Оржевки Филипп Филиппович Вигель был его троюродным братом...

Но и это еще не все. Как довольно часто бывает в поисках, Провидение иногда подкидывает исследователю на его тернистом пути очередной сюрприз, заставляя его удивленно поднимать брови и разводить руками в недоумении.

В этой связи просто ошеломляющей представляется находка, сделанная нами почти случайно. Пока мы готовили этот материал, посетили Кирсановский музей и разговорились с директором, Ириной Александровной Шапиро о Нарышкиных. Упомянули и о Мартыновых, состоявших с ними в близком родстве. Ирина Александровна сообщила нам, что в музее хранится надгробие семьи Мартыновых, «убиенных самозванцем Пугачевым….», и датированное 1775 годом. Но кто эти люди? Где они жили и откуда сам памятник? – это остается загадкой.

Надпись на погребальной стеле довольно хорошо различима и гласит следующее:

«Здесь погребены убиенные …. Августа 1775 года самозванцем Пугачевым Майор Егор Ильич Мартынов, супруга его Ефросинья Яковлевна, дети их сын Сергий Егорович Мартынов с супругой Прасковьею Андреевной и дочь Александра Егорьевна с супругом Николаем Петровичем Вителевым»

Так ведь идет речь о родном брате деда того самого дуэлянта!

Михаил Ильич и Егор Ильич были родными братьями и Михаилу Ильичу удалось избежать печальной участи брата. И неизвестно, как сложилась бы судьба самого Михаила Юрьевича Лермонтова, попадись тогда под нещадный каток пугачевского восстания не Егор, а Михаил Ильич со своей семьей!

Возможно не было бы ни самого Николая Соломоновича, ни насмешек Лермонтова над своим бывшим сокурсником по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, ни той самой печальной дуэли.

Но история не знает сослагательных наклонений. Случилось то, что случилось. А в Кирсановском музее удивительным образом оказалась эта стела, ведь убийство и погребение семьи Мартыновых произошло почти в 200 км от Кирсанова!

Но вернемся к Нарышкиным и Мартыновым. Переплетения судьбы иногда носят совершенно уму непостижимый характер. И жизненные пути Нарышкиных и Мартыновых пересеклись по меньшей мере еще раз.

И как бы удивительно это не было, но в этот раз речь пойдет не об отце Марии Константиновны фон Рейтерн, а о ее матери, Софье Петровне Ушаковой. И вернее даже не о самой матери, а о ее родной сестре и соответственно родной тете Марии Константиновны.

Анна Петровна Ушакова была замужем за родным братом известного дуэлянта - за Михаилом Соломоновичем Мартыновым...

А вот как сложилась судьба одного из потомков Анны Петровны мы расскажем в отдельной статье. И надеемся, что это будет также интересно!

Материал подготовили:
Независимый исследователь Р.Н. Ирский
Куратор инициативной группы Г.Л. Леденева
Член инициативной группы  Р.А. Вельможин